«Прощай, Туркменистан!» — Интервью с бывшими соотечественниками, покинувшими страну навсегда

В разные годы независимости из Туркменистана уехало большое количество людей. Официальной статистики нет, но известно, что люди уезжали целыми семьями, погрузив нажитое в контейнер и отправив его в пункт назначения. Хотя среди уезжавших было и немало этнических туркмен, в основном покидали страну представители национальных меньшинств. Ехали кто куда, в основном в Россию, у некоторых находились родственники в Израиле и Европе, а кому-то в прямом смысле «легла карта» — лотерея «Грин-карт», позволяющая переехать на ПМЖ в Соединенные Штаты Америки.

У всех этих людей разные судьбы, разные истории и обстоятельства, вынудившие их покинуть родной дом, оставить любимую работу, друзей, соседей, могилы предков. Честно признаться, когда мы бросили клич в социальных сетях о том, что хотим рассказать о наиболее интересных судьбах, мы не рассчитывали, что нас в буквальном смысле закидают предложениями, и даже придется выбирать. Поэтому изначальная идея побеседовать с пятью или шестью людьми и написать один большой очерк, видимо, трансформируется в серию интервью. Надеемся, что вам эта идея понравится.

Сегодня представляем Нину Мусорину — скрипачку симфонического оркестра туркменской государственной филармонии, дочь Ирины Николаевны Мусориной, известного доцента по классу скрипки, бывшей заведующей кафедрой Туркменской Национальной Консерватории, воспитавшей не одно поколение туркменских скрипачей. Нина Мусорина со своей семьей покинула Туркменистан  в сентябре 2001 года.

— Почему вы приняли подобное решение?

— Мы оказались не у дел. В апреле 2001 года решением президента Сапармурата Ниязова были запрещены и закрыты Государственная филармонии, театр оперы и балета, Национальный ансамбль народного танца Туркменистана и Национальный центр эстрады и циркового искусства. После этого указа рухнула вся система музыкального образования, всё, что столько лет создавалось, ушло в небытие в один момент. Мы были весьма востребованы, наш оркестр был практически единственным [в стране], мы принимали участие во всех мероприятиях, даже отыграли часовую программу на провозглашении Независимости 27 октября 1991 года. К нам всегда подходили люди, говорили спасибо, что вы есть. Даже Сапармурат Атаевич не раз подходил, жал всем руки, говорил спасибо, неоднократно  вручал нам в качестве премии по 10 тысяч долларов, из которых коллективу перепадало на струны для скрипок, канифоль для смазки смычка и пульты [подставку для нот на длинной стойке– прим. АНТ]. Мы были искренне счастливы, действительно чувствовали заботу. И вот его последние слова были: «О, вы филармония, я знаю, вы оркестр, я вас люблю, буду ходить на ваши концерты!». Это было сказано буквально за два-три месяца до его указа о закрытии и расформировании всех учреждений культуры.

— Вам кто-нибудь тогда объяснил причины закрытия учреждений культуры?

— А разве кто-нибудь когда-нибудь [в нашей стране] объяснял причины?…

— Ну, коллектив наверняка собирался вместе, задавались вопросы?

Оркестр под руководством дирижера А.Ходжатова, 1998 год. Нина Мусорина — третья справа в нижнем ряду. Фото из личного архива Н.Мусориной

—  Собирался. Проводились собрания, на которых чаще других выступал наш дирижер Ашир Ходжатович Ходжатов, объясняя деятелям культуры, сидящим с двумя классами образования в министерстве, что такое филармония. Они же во главе с первым замминистра культуры Байрамдурды Худайназаровым только рты разевали от такой «наглости» дирижера и требовали: уберите этого выскочку! Ашир Ходжатов за нас был горой. Коллектив существовал до последнего, боролся, писал письма, передавал их [президенту] лично, бросая в президентский ящик: как же так, вы были на наших концертах, мы лицо страны, просим сделать нас главным симфоническим оркестром… Но ответа не последовало. Полторы тысячи человек остались на улице, включая работников цирка, он тоже в то время оказался не нужен. Потом, правда, выяснилось,  что цирк все же нужен, его возродили… Но циркового артиста легче вырастить, чем музыканта. Это, конечно, сложный труд, но практически любого можно научить, а музыкант-то —  штучный товар, его нужно воспитывать годами!
Коллектив был очень активным. Мы еще месяц после закрытия ходили на работу просто так, без денег, потому что думали, что это какая-то ошибка. Я понимаю, оперный театр закрыть, дескать, «полуголые там выступают, не нужно!». И это притом, что в оперном практически весь репертуар шел мирового класса! Это сейчас они [СМИ] пишут, что уже якобы возродили оперу… А что возродили, позвольте?! Два-три раза показали «Шасенем и Гарип»? Да это не возродили! Возродили – это когда сегодня одно идет, завтра другое, а послезавтра третье, и ты выбираешь себе репертуар и можешь прийти с другом послушать тех же «Шасенем и Гарип», тех же «Зохре и Тахир» или мировую классику какую-нибудь. Этого же нет и вряд ли будет.

— А в ваше время так и было — репертуар?

— Конечно! Мы, музыканты, работали в трех-четырех местах! И из-за денег, конечно, но и просто потому, что было интересно, мы жили этим.

— Кто конкретно пришел и объявил вам о закрытии филармонии?

С.Ниязов: «Как можно привить туркмену любовь к балету, если у него в крови нет балета? Опера тоже не для туркмен. Я как-то раз был с женой в Ленинграде на опере «Князь Игорь», так вообще ничего не понял»

— Министр культуры. Вот указ президента, говорит, опубликован во всех СМИ. А началось все с оперного театра: «Реорганизовать оперный театр, так как он не отвечает требованиям туркменского народа, нам он не понятен, нам он не нужен, балет нам тоже не нужен»… Слово «балет» его [Ниязова] сильно раздражало почему-то. Хотя он не раз приходил и на наши концерты.
Музыкантов у нас немного было, поэтому чаще объединяли оперный театр и филармонию. У нас был большой хор, прекрасно выступал, были и гастроли. Но пришел министр и заявил: «У вас тут и хромые, и косые, не годится!» Да, были у нас и пожилые, отдавшие большую часть своей жизни служению искусству люди, был и юноша, прихрамываюший немного. И вот это-то и не понравилось министру… Это был примерно 2000-й год. Наш симфонический оркестр был последним творческим коллективом, который расформировали. А до этого деятельность камерного ансамбля вообще назвали чушью. В его состав обычно входили несколько певиц, два гитариста, один из которых мой супруг, и я, подрабатывавшая скрипачкой. Каждый месяц подобные филармонические коллективы выступали в зале консерватории, у нас был свой план. Мы исполняли цыганские, русские, туркменские романсы. А потом певицу отправили на пенсию, гитаристов расформировали, ну а у меня еще, слава богу, работа была в симфоническом оркестре, в консерватории я была иллюстратором, преподавала в музыкальной школе,  по вечерам играла в ресторанах. По сути, эта и была основная моя работа последние полтора года.

С молодым туркменским дирижером Ресулом Клычевым (слева), Россия, 2014 год

— Расскажите подробнее про дополнительную работу.

— Наш коллектив в составе моего друга саксофониста и кларнетиста, моего однокурсника- клавишника и меня-скрипачки играли в «Нисе Трое» [бывшее здание магазина «Малыш», напротив «Гранд отеля» — прим. АНТ]. Люди проходили мимо: «О, смотри, играют, пойдем, послушаем!» Вот втроем мы и играли. Как могли, разнообразили программу, с нами иногда выступала известная в то время танцевальная группа «Синбад». Люди к нам толпами шли, забывая, зачем и куда до этого направлялись. Хозяин, турок, у нас был замечательный, он мне с Турции даже струны привозил, прекрасно к нам относился. Потом он потерял работу, видимо, над ним тоже было начальство какое-то, а следом и мы остались без работы. После этого работали в новых на то время отелях в Берзенгах, в основном, в «Небитчи». За вечер получали по пять долларов. Играли для иностранцев, там банкеты были каждый день. Люди подходили:  «А вот это можете сыграть?» – «Можем». – «А вот это?» – «Тоже можем».
С подругой я играла и в Красноводске на Авазе, тогда не было всех этих отелей, стояли бунгало, люди счастливы были, собирались целыми полянами посидеть, покушать, послушать музыку. Начальник один там сказал: «А ну, давай их сюда!», — поставил нас возле мангала, мангал задымил, — «Посмотрим, как вы играете». Мы и играли, целый месяц так колесили по региону. Ехали, помню, с подругой и нашими детьми на перекладных, нас возили туда-сюда играть на разных мероприятиях. Проезжаем пост проверки документов, достаем паспорта, сотрудник проверяет мой советский паспорт, но ничего не понимает, бумагу показала – тоже ничего не понял и все вернул…

— А что за бумага и почему вы до сих пор жили по советскому паспорту?

— Я и моя мама были прописаны в России, поэтому на туркменский паспорт претендовать не могли, несмотря на то, что гражданство Туркменистана мы получили одними из первых в 1995 году, наряду с [известным российским востоковедом Вадимом Михайловичем] Масоном. Незадолго до этого Ниязов и Ельцин подписали Соглашение о двойном гражданстве. Кстати, и у моих детей не было туркменского паспорта, несмотря на то, что они были рождены на территории независимого Туркменистана и их отец был гражданином страны. А бумага та — из МИДа, за подписью тогдашнего министра Б. Шихмурадова о том, что я принята в гражданство на основании 50-й статьи. Вот с этой бумагой и жили вплоть до отъезда из страны. Ее я до сих пор бережно храню, а тогда, в начале двухтысячных, добрые люди посоветовали никому ее не показывать… Некоторые умудрялись и с имеющейся пропиской получать двойное гражданство. Видимо, нужно было как-то схитрить, смудрить, но нас к этому как-то не приучили …

— Расскажите, что было дальше на милицейском посту.

2004 год, Россия. Несмотря на то, что Н.Мусорина уже 3 года как живет в России, она, русская по национальности, носит туркменское платье.

— Так вот, он в моих бумагах не разобрался. Наверное, мне повезло. На втором пункте, в районе Челекена, близ какой-то военной части, еще пост, там военный, в отличие от первого, все понял, попросил выйти и ушел вместе с паспортом. Я думаю: все, с концами ушел, что мне теперь делать без паспорта? Хорошо, бумагу о гражданстве за подписью Шихмурадова не взял, ее содержание он тоже не понял. Подруга моя Даша говорит, мол, не переживай, я сейчас с ним переговорю. Я не знаю, как ей это удалось, но паспорт мне вернули, а военный этот вышел и сказал, мол, убирайтесь отсюда, чтоб ноги вашей тут больше никогда не было. Тогда я уже окончательно поняла, что без документов жить становится невозможно.

— Указ президента о ликвидации учреждений культуры вышел в апреле 2001 года. Когда вы решили уехать из страны навсегда?

— Вскоре после указа, 20 сентября того же года, мы уже были в России, и отъезд наш тоже целая история.
Подошел возраст, когда моим детям-двойняшкам нужно было идти в школу. Естественно, я хотела учить их музыке. Пошла в Республиканскую музыкальную школу (РМШ), туда, где я училась сама, в то время мой однокурсник был директором этой школы. Он сразу сказал: «Давай 2000 долларов за каждого, тогда возьму». Я ему: «У меня нет таких денег», он: «Тогда извини, не возьму!». Я еще работала в музыкальной школе, пошла туда, мол, так и так, там сказали: безусловно, возьмем. Мама, уже пенсионного возраста человек, сказала: не сегодня, так завтра меня попросят с консерватории, на что будем жить, надо уезжать. В Московской области у нас была квартира и прописка.

— Каким образом выезжали, что стало с квартирой?

— Жили все эти годы в квартире классика туркменской музыки Чары Нурымова [в 11-ом микрорайоне Ашхабада – прим. АНТ]. Ее продали легко, за три дня, по статусу переселенца. Продали, правда, за копейки, тут [в России] даже на дверь не хватило.
Отправили контейнер, помимо него с собой было 23 места багажа. Начальник таможенной службы аэропорта, мой знакомый по имени Гельды, обещал посадить нас на досадку, поэтому билетов на какую-то конкретную дату у нас не было. Приехали в назначенное время в аэропорт: я, мать, двое детей по 8 лет и кот на поводке, но мест не оказалось — кроме нас еще 10 человек было на досадку. Нам сказали: сегодня не улетели, а завтра Гельды не работает, будет только послезавтра. Что делать, не знаем, квартира уже продана, куда податься?… Вернулись к соседям: «Боже мой! Какое счастье, что вы вернулись! Какой разговор! Заходите, будете жить сколько надо!». Все двери открыли настежь. Разместились. Прожили так три дня. Звоню в аэропорт: «Гельды будет работать?», «Да, будет, — отвечают — он вас ждет, приезжайте».
Заказываем такси, снова едем с котом. Ночью весь дом провожает, соседи плачут. Приехали в аэропорт, а нам говорят: «Ой, вы знаете, опять не получилось. На досадку пять человек, один по телеграмме летит»… Я понимаю, что дело плохо: и завтра, и послезавтра мы так просто не улетим, надо что-то предпринимать, ведь билетов на руках нет. Мне посоветовали: вы хоть на какое-то число возьмите билет, на любое, а потом мы уже будет думать, что делать. Взяли на октябрь, а было это числа десятого сентября, улетели в итоге 20 сентября.

— Опять к соседям вернулись?

Нина Мусорина с тем самым котом

— Нет. Эти дни, с десятого по двадцатое сентября, мы спали на скамейке в аэропорту, в уголочке. Никто не трогал, слава богу, знакомые нашлись, в РМШ вместе работали, маму мою все знали, пустили в душ помыться, кота подкармливали. Я пошла в министерство культуры, говорю, ну выгоните уже нас! Мне отвечают: «А чего вы так хотите уехать?» Да, говорю, квартиру уже продали. Предлагают: «Давайте мы вас в общежитие поселим». Нет, говорю, в общежитие нас уже не надо, помогите улететь. Вот билеты на руках, обменяйте. «Нет, этого мы не можем». В филармонию пошла, там тоже общагу предложили, но с билетами помочь не смогли: «Бронь только, сами знаете, у кого есть», — и шепотом: — «У КНБ…» [комитет национальной безопасности – сейчас преобразовано в министерство – прим. АНТ]. Пошли туда, там тоже связи нашлись. Сказали: возвращайтесь на свою скамеечку и ждите.
Приходит дяденька в 9 вечера: вы такие-то? — Да. — Сколько дней живете? — Завтра будет 10. — Давайте свои билеты (а их у нас только два, а нас-то четверо!). Хорошо, говорит, я завтра в 4 утра сюда приеду. — Ждем, уже столько рейсов встретили и проводили, что на нас уже и внимания не обращали: ну, спят какие-то в углу, и все. Сейчас-то бы уж давно погрузили и увезли в неизвестном направлении, а тогда было попроще. Приехал этот мужчина: «Давайте, собирайте манатки, пошли». Мы не поверили своим ушам. Он помог нам с багажом, уже ничего не проверяли, не взвешивали, даже [ветеринарная] справка на кота была просрочена. Он просто провел нас в самолет, только доплатили около 20-ти долларов за бизнес класс. Через весь самолет проносим нашего кота, все на нас оглядываются. Вышла стюардесса, думает, наверно, какие-то большие люди летят в бизнес классе, да еще и с котом. Выскочила: что вам дать, водички? А ему (коту) что? Я: кусочек колбасы! Думала, стюардесса шутку поняла, а та на самом деле несет нам воду и кусочек колбасы на подносе! Несмотря на то, что мест катастрофически не было, люди дрались за них, телеграммами трясли, мол, кто-то умер у них, на том рейсе оказалось два свободных места в бизнес классе, так бронь и не сняли… Я тому товарищу из органов до сих пор благодарна, что помог нам с вылетом.

— С каким чувством вы уезжали? Ведь вот так, в один день, по сути, закрыли вашу филармонию… Злость была какая-то?

— Нет, злости не было, ни в коем случае. Была рана душевная, что ли…

— Как вас встретила Россия? 

— Семь месяцев я была безработной, детям надо было в школу идти, в первый класс, было уже 20-ое сентября. Пошла в одну школу, там сказали, нет мест, извините, вы тут не нужны, хоть и с пропиской. Пошла в горОНО, там сказали пойти в другую школу, но там тоже не приняли. Пошла снова в горОНО, оттуда позвонили в школу и сказали взять немедленно. Там ответили, что только в платный класс, но у нас не было денег. В итоге взяли бесплатно, 23-го числа мы пошли в первый класс. Спрашивали там: «Читать-писать умеют?» Через неделю оказалось, что мои дети читали и писали лучше остальных детей в классе.
Работы не было, мать никуда брать не хотели. Пошла она в музыкальную школу, там сказали: «Нет, ну что вы… где-то там работали… ну, доцентом… нам это ни о чем не говорит. У вас там война наверно, да?» В общем, места ей не нашлось. Обидно? Да! Она сильно переживала, доцентом проработала, не одно поколение скрипачей воспитала. В последние годы своей жизни она мне с детьми помогала, а потом ее не стало.
Мне же велели встать на биржу труда. Пошла туда, там посмотрели документы, «А где это? Это на Украине где-то?» «Нет, – говорю, – это в Средней Азии». «Ой…». Они так поморщились. Поставили меня на учет, каждые две недели приходила спрашивать о работе. «Нет работы?», «Нет, идите домой». Платили 300 рублей по безработице, еле-еле сводили концы с концами, жили на мамину пенсию и на детское пособие. В итоге нашли мне работу…аккордеонистом в доме культуры. А я говорю: «Позвольте, у меня диплом!». А они мне: «Да кому ваш диплом нужен! Вам предлагают работу – идите!», «Но я скрипачка!», «Да это никого не касается! Или вы идете, или мы вас снимаем с учета».
Но мир не без добрых людей, нашлись знакомые музыканты. Сейчас работаю в Московском государственном симфоническом оркестре для детей и юношества.

Довлет Нургельдыев во время выступления. Фото со страницы arzuw.tm в Контакте

— Вы бы уехали из Туркменистана, если бы не тот указ?

— Нет, у нас никогда не было мыслей уезжать из страны, не было причин. Несмотря на то, что разъехалось много людей, а кто-то даже умер, не сумев пережить всего, мы уезжать не собирались. Ткните в глобус, где только нет наших земляков: Сердар Гельдымурадов, например, работает концертмейстером[1] в оперном театре «Колон» в  Буэнос-Айресе  (Аргентина), Гулярам Балтаева из Чарджоу трудится в стамбульской консерватории, ашхабадец Довлет Нургельдыев выступает в Гамбургской опере (Германия), а уроженец Ташауза Ядгар Юлдашев, знаменитый оперный певец, ныне солист Мариинского театра (Россия).

— Если позвали бы сейчас, вы бы вернулись?

— Безусловно, но чудес на свете не бывает. Душа, мысли остались там, ведь в Туркменистане прошли лучшие годы. В 1977 году мою маму пригласили на работу в открывшийся тогда институт искусств [впоследствии переименован в национальную консерваторию – прим. АНТ], мне было 11 лет, я пошла в школу РМШ, потом поступила в этот же институт искусств, который закончила с красным дипломом. Я 12 лет проиграла в ансамбле скрипачей «Мукам» Гарольда Исааковича Неймарка, мы начинали этот ансамбль. Очень хотелось бы укреплять культурные связи. Я бы даже просто поехала туда в командировку мастер-класс дать или с концертом выступить. Я не раз прощупывала эту почву, но мне сказали, что визу дадут только на основании приглашения из страны. Но в туркменской консерватории никто на себя эту ношу брать не хочет.
Другой вопрос, нужны ли мы там? Уровень уже не тот, да и вкусы ведь уже поменялись. И интеллигенция понимает, что делать там нечего. Тот же Довлет Нургельдыев, что же он будет ждать, когда раз в году поставят «Шасенем и Гарип» или дадут ему раз в году спеть?! Он каждый вечер поет мировую классику!
***
[1] Концертме́йстер (от нем. Konzertmeister) — руководитель группы инструментов в симфоническом оркестре или ином оркестре аналогичного состава, обычно наиболее опытный и/или одарённый исполнитель на соответствующем инструменте в данном коллективе.

От редакции: Мы от всей души благодарим Нину Мусорину за очень интересную и познавательную беседу. Пользуясь случаем, приглашаем и других наших читателей, бывших туркменистанцев, рассказать о себе, где вы сейчас и чем занимаетесь. Свяжитесь с нами по форме обратной связи.

Распечатать | Сохранить в PDF | Отправить другу