25 ноября 2002 года в Ашхабаде было объявлено о «покушении» на туркменского вождя – ныне покойного Сапармурата Ниязова. Дело раскрыли молниеносно, его фигурантами стали почти 60 человек, которых бросили в тюрьму. Однако очевидцы и те, кто знал главного обвиняемого, бывшего министра иностранных дел Бориса Шихмурадова, утверждают, что никакого покушения на самом деле не было и что произошедшее – инсценировка, которая нужна была властям, чтобы уничтожить оппозицию.
Что случилось – коротко
По версии прокуратуры, несколько десятков заговорщиков планировали убить Туркменбаши, захватить телевидение, парламент и передать руководство страной своему лидеру Борису Шихмурадову. Утром 25 ноября они перекрыли дорогу президентскому кортежу с помощью КамАЗа и обстреляли его. Однако «вражеская пуля не долетела до любимого Сердара Великого Сапармурата Туркменбаши, Всевышний уберег его от предательского выстрела, сохранил для нас», – сообщила 19 декабря 2002 года Генеральный прокурор Туркменистана Курбанбиби Атаджанова на заседании правительства. Вечером того же дня президент объявил о несостоявшемся покушении, по всему Ашхабаду начались повальные аресты.
В организации «покушения» Ниязов обвинил «врагов из-за рубежа»: бывшего министра иностранных дел Бориса Шихмурадова, бывшего замминистра сельского хозяйства Сапармурата Ыклымова, бывшего главу Центробанка Худайберды Оразова и бывшего посла Туркмении в Турции Нурмухамеда Ханамова. Кроме Шихмурадова, все названные находились 25 ноября за пределами страны. По меньшей мере, двое из них впоследствии заявили, что узнали о произошедшем из СМИ.
Всего в ходе расследования были задержаны свыше ста человек, 56 из них приговорили к различным срокам. Семеро, включая Шихмурадова, получили пожизненное. «Ноябристам» предъявляли обвинения сразу по нескольким статьям, в том числе «организация преступного сообщества для свершения особо тяжких преступлений», «незаконное приобретение, сбыт, хранение, провоз, пересылка преступным сообществом огнестрельного оружия, боеприпасов, взрывчатых веществ», «посягательство на Президента Туркменистана», «заговор с целью насильственного захвата власти и насильственного свержения конституционного строя», «терроризм», «умышленное убийство». Обвиняемых пытали, многие подписывали признательные показания. 29 декабря 2002 года на заседании Парламента Туркменистана были показаны видеозаписи признаний Бориса Шихмурадова и других обвиняемых, и было видно, что кающиеся находятся в неадекватном психическом состоянии.
С тех пор о судьбе осужденных «ноябристов» точно ничего не известно. Пятнадцать лет государство не предоставляет никакой информации ни родственникам, ни адвокатам. В 2013 году несколько международных правозащитных организаций начали кампанию «Покажите их живыми!» в защиту пропавших в туркменских тюрьмах, но Ашхабад не реагирует на их требования.
Спустя 15 лет после трагических событий «Фергана» связалась с людьми, которые близко знали Шихмурадова и других «ноябристов». Уже много лет эти люди говорят, что оппозиционеры планировали провести мирную акцию, и что «покушение» придумали туркменские власти. Мы представляем вашему вниманию их монологи.
Аркадий Дубнов, журналист, эксперт по Центральной Азии:
Мы были друзьями с главным вдохновителем этого мероприятия (акции оппозиции. – Прим. «Ферганы».) Борисом Шихмурадовым. И я понимал приблизительно, каких целей он и его коллеги хотели достичь. Шихмурадов долгие годы был в руководстве постсоветского Туркменистана, немало внес в становление его независимости. Но главным образом он очень искренне и честно пытался выстроить внешнюю политику новой страны, надеялся, что Туркменистан будет придерживаться современного пути развития и сможет достичь значимых экономических успехов, поскольку у него богатые запасы газа. Дивиденды от такой газовой ренты, как казалось Шихмурадову, можно было использовать во благо страны и народа. Но он недооценил характер Сапармурата Ниязова, который очень быстро скатывался к самоуправству и к достаточно безбашенному стилю управления, к самому примитивному восточному байству. Этот человек не представлял, как можно создавать страну, в которой хорошо не только нескольким людям, но и всем остальным. Шихмурадов испытывал чувство вины за то, что происходило в государстве. Как настоящий туркменский патриот, как мужчина, способный к рефлексии, искренне страдающий за происходящее, он решил как-то выправить этот курс, придя к выводу, что это можно сделать, лишь отодвинув Ниязова в сторону. Так что основная цель всего этого мероприятия была – вынудить Ниязова отречься от власти, передать временные полномочия власти некоей структуре, которую мог возглавить председатель парламента, и спустя некоторое время объявить президентские выборы.
Но это было преподано как попытка покушения на Ниязова, было инсценировано покушение со стрельбой, со всякими опереточными эффектами, вооруженным нападением на кортеж президента, в котором самого президента не было. Потому что он знал об этой инсценировке и ждал сообщения, сидя в своем кабинете в президентском дворце. Вы спросите, откуда Ниязову стало известно? Ответ достаточно тривиален – многие туркмены были настолько счастливы от возможной причастности к отстранению от власти этого изверга, они так гордились этим, что не могли скрыть этого факта от своих близких. Утечка очень быстро дошла до сотрудников госбезопасности. Никто точно не знает, как это произошло и кто «слил» информацию о готовящемся мероприятии, но о нем стало известно спецслужбам буквально за несколько дней, они перехватили инициативу. Ну а дальше все понятно…
Шихмурадов открыто бросил перчатку Ниязову. И тот его справедливо опасался, поскольку этот человек, наверно, был самый яркий в ниязовском окружении. При этом все понимали, что Шихмурадов не собирался претендовать на верховную власть. Он не был «чистым» туркменом (у Шихмурадова мать – армянка). В такой этнократической системе власти, как Туркмения, это очень важный момент. Но он считал своей миссией сделать все, чтобы Ниязова не было во главе страны. И когда Шихмурадов за год до этих событий опубликовал заявление о переходе в оппозицию, это было серьезным вызовом. Это была не подпольная деятельность, Ниязов понимал, что у него появилась реальная, открытая оппозиция. И он очень испугался, это известно и по его реакции, и по началу активной фазы преследования всех, кто имел отношение к Шихмурадову, его друзей и коллег.
Так как мы с Борисом были друзьями, и никто этого не скрывал, я в восприятии Ниязова и его «охранки» должен был входить в число заговорщиков. В отношении меня было возбуждено уголовное дело. Я узнал об этом случайно. Остававшиеся в Ашхабаде друзья через своих связных в Москве предупредили, что за мной была выслана бригада из нескольких человек для похищения и тайной переправки в Ашхабад. Возможно, интерес ко мне туркменских спецслужб был связан с тем, что им удалось зафиксировать телефонные звонки, которые делал мне Шихмурадов в декабре 2002 года из Ашхабада, где скрывался уже после событий 25 ноября…
Когда я рассказал об этих перипетиях главному редактору газеты «Время новостей», где тогда работал, он сообщил об этом в администрацию президента, и мне выделили охрану в лице майора ФСБ, который сопровождал меня на протяжении восьми дней везде – дома, в машине, на работе… Моя семья скрывалась. Когда наши журналисты узнали о происходящем и на первых полосах появилась моя физиономия, в Кремле вынуждены были отреагировать. В очередном разговоре Путина и Ниязова, как мне передали, Путин поинтересовался, что там с Дубновым, а Ниязов ответил: «Да ничего, ничего, Владимир Владимирович». После чего мое дело было закрыто, поиск прекращен, охрана отозвана, и мне сообщили, что я уже вне опасности. Въезд в Туркмению мне закрыт до сих пор.
О судьбе Бориса доподлинно до сих пор ничего не известно. Где-то на исходе зимы 2003 года мне передали на словах текст коротенькой записки, которая была надиктована им в тюрьме и тайными путями передана на волю. Эзоповым языком Борис давал понять, что помнит о годовщине своей свадьбы, волнуется о здоровье внучки и «скучает по снегу»…
Леонид Комаровский, журналист, гражданин США:
Прошло 15 лет. Как всякий нормальный человек, я стараюсь о плохом не вспоминать, но те события меня до сих пор преследуют по ночам, иногда в кошмарах. В те дни я был в Ашхабаде и жил в доме моего старого друга Гуванча Джумаева, который тоже сидит уже 15 лет, и о нем нет никаких известий. Я знал, что они с Шихмурадовым задумали провести мирную демонстрацию возле парламента с требованием соблюдать туркменскую Конституцию. Это было очень по-советски.
Накануне 25 ноября мы собрались в доме у Ыклымова, где обсуждалась предстоящая акция. Предполагалось, что оппозиционеры войдут вместе с депутатами в парламент, и кто-то, возможно, что и сам Борис, обратится с трибуны с призывом соблюдать Конституцию. Я вообще не очень понимал, о чем они говорили: разговор шел по-туркменски. Кроме того, в начале разговора Борис попросил меня открыть дискету с материалами, которую он привез с собой: на компьютере Ыклымова не было программы для ее распаковки. Я взял дискету, ушел в другую комнату, где стоял компьютер, и провозился там довольно долго. И когда я, наконец, вышел к собравшимся – их было, может, человек двадцать, – то они уже обо всем договорились, в комнате шло чаепитие.
[25 ноября] мы с Гуванчем встали в шесть утра и поехали к Парламенту. Там уже собралась довольно большая толпа, но не тысячи, о которых потом говорилось, а человек сто-сто двадцать. Мы стали ждать депутатов. Я-то пришел туда как журналист, мне было интересно посмотреть, что такое мирная демонстрация в Туркмении. Но депутатов не было. Скорее всего, туркменские спецслужбы их предупредили.
Часам к девяти, когда стало понятно, что депутаты на службу не пришли, мы разошлись. Шихмурадова я там не видел, но говорят, что он там был. К нам с Гуванчем подходили какие-то люди, он меня представлял, мне задавали вопросы, как Америка относится к Туркменистану, я отвечал… Ни у кого не было ни лозунгов, ни транспарантов, все тихо стояли и мирно разговаривали. Никто и не думал совершать ничего героического. Вся история с покушением, как она описана в туркменских книжках, – бред собачий, придуманный спецслужбами и прокурорами. Не было никакого грузовика, никакой стрельбы… Я убежден, что все это – выдумки генпрокурорши Атаджановой, ее сценарий. Зачем? Потому что на всех диктаторов к этому времени уже были совершены покушения, а Ниязов-то почему в стороне должен быть?..
Мы вернулись домой и легли досыпать. А после обеда Гуванч включил радио «Маяк», и мы услышали про покушение. Мы очень удивились. Часов в шесть Гуванчу позвонили из Комитета нацбезопасности и попросили прийти к ним на собеседование. Он ушел – и больше мы его не видели. Да, без вещей, его же поговорить пригласили, зачем ему вещи? За мной пришли под утро. Жена Гуванча меня разбудила: «Леонид, там прокурор пришел, просит тебя выйти». А у Гуванча был собственный дом. И когда я вышел за железные ворота на улицу, на меня набросилось человек 15. Какие-то люди прыгали на меня с забора, меня быстро запихнули в наручники – я почувствовал себя таким террористом, страх!
На обычных «Жигулях» меня привезли сначала в туркменскую прокуратуру, а потом во внутреннюю тюрьму КНБ, где я и просидел пять месяцев. КНБшники меня сильно лупили, а прокуроры обращались уважительно. Со мной общался прокурор, я уже точно не помню, как его звали по-туркменски, но в переводе его имя означало «путь президента» или «путь начальника». Вот он рук не распускал. Бить начинали уже в тюрьме, там есть специальная пыточная в подвале… Вспоминать это совершенно омерзительно, но я могу рассказать. Это комната почти без мебели. Меня заводили внутрь, кто-то ударом сбивал меня с ног – и упавшего, зажимали на полу табуреткой. Садились на нее, снимали с меня обувь и начинали лупить дубиной по пяткам. Я им сразу сказал, что я ничего не знаю, что при мне говорили только по-туркменски, но они настаивали, чтобы я признался в совершении покушения.
Примерно через неделю мне предъявили список моих преступлений, там было 14 пунктов, начиная от торговли наркотиками и кончая организацией покушения на конституционный строй и на президента. Я когда все прочел, то сказал прокурору: «Ты забыл еще написать, что я свою кошку за хвост дергал». Во мне вдруг юмор проснулся. И тут же получил по зубам, правда, не от прокурора, а от КНБшника, который рядом стоял.
С первого же дня, помня о своих правах американского гражданина, я требовал, чтобы меня показали консулу. С послом США в Туркмении Лорой Кеннеди я был знаком, она училась в Бостоне, а я был в то время жителем Бостона, мы несколько раз приятно общались. Мне долго отказывали во встрече с консулом, но вот, наконец, отвезли в основное здание КНБ, провели в огромный зал, сняли наручники – и усадили за большой стол переговоров. На стульях вдоль стен сидели люди, туркмены. Потом пришла представительница консульства с двумя помощниками, мы стали разговаривать – разумеется, по-английски. Она разъяснила мне мои права и сказала, что если я ни в чем не признаюсь, то для американцев я буду ни в чем не виноват. Я ответил, что ничего не делал из того, в чем меня обвиняют. «Вот и держись этой линии, а мы будем настаивать на твоем освобождении». Для меня это был явный сигнал, как себя вести. За пять месяцев я не подписал ни одной бумаги с самооговором. Когда закончилась встреча и дипломаты вышли из кабинета, ко мне подошли два невысоких пожилых туркмена и по-русски попросили меня объяснить, о чем я говорил с этой дамой. «А вы кто», – спрашиваю. «Переводчики с английского».
Прокурор мне сказал, что были арестованы почти тысяча человек, и среди них были 15 граждан России и граждане Турции. Россиян допрашивали по-русски, и туркмены, которые писали протоколы допроса на корявом туркменском русском, попросили меня перепечатать эти документы в компьютер нормальным русским языком. Потом мне стали приносить и другие протоколы допросов: люди под пытками давали показания на самих себя, и меня спрашивали, подтверждаю ли я то, что там написано. В прокуратуре мне выделили отдельную комнату с компьютером без интернета, давали эти протоколы и говорили: печатай! Я и печатал, переводя на нормальный русский язык. Потом приходил прокурор, сбрасывал все, что напечатано, на дискету – и уносил. И больше я этих документов не видел. Книга о теракте в Ашхабаде, подписанная моим именем, – не мной написана. Я узнал о ее существовании, когда уже был на свободе: мне позвонил французский журналист и спросил о ней. Книга эта стоит у меня дома на полке, и когда я ищу, чтобы почитать на ночь, то натыкаюсь на нее глазами и вздрагиваю…
И Борис свою книгу «Я сам и мои сообщники-террористы» тоже, разумеется, не писал. Это все, извините за слово, «фуфлятина». Протоколов допроса Бориса мне не давали, но я пару раз случайно видел его в прокуратуре. Меня вели по коридору, и дверь в кабинет, где его допрашивали, была открыта. И я увидел, как его кололи в затылок какой-то гадостью. Они совершенно ничего не скрывали… Меня тоже кололи, и каждый раз в месте укола образовывался синяк. Я показал синяк даме, которую ко мне приставили в качестве адвоката, и попросил, чтобы больше не кололи: в тюрьме у меня открылся диабет, я не знал, какое вещество мне вводят… Потом грамотные люди, которые видели мое «видеовыступление» перед Меджлисом, говорили, что я был неадекватен, явно под действием психотропных препаратов. Как и Борис [Шихмурадов], когда на том видео признавался в том, чего не совершал… Моя адвокатша дико испугалась, когда увидела синяк: «Вы мне этого не говорили! Я этого не видела!» Я был для нее обузой, ее назначили, чтобы отчитаться перед американским посольством: мол, у Комаровского есть адвокат. Эта дама звонила моей жене в Бостон, пыталась ее успокоить и говорила: «Скорее всего, его не расстреляют, а дадут пожизненное заключение. Скорее всего…»
Вообще я был освобожден, конечно, потому что я американский гражданин и благодаря моей семье. Жена собрала в Америке несколько тысяч подписей в мою защиту. Сын, военнослужащий, обратился за помощью в Госдеп, и Госдепартамент приставил к моему кейсу специального сотрудника, который ежедневно писал ноты по поводу меня в туркменский МИД. Это тоже сыграло свою роль, потому что связываться с Америкой из-за какого-то Комаровского они не захотели.
Сначала я сидел в одиночке, и это было гораздо лучше, потому что потом ко мне стали подсаживать сокамерников. Был молодой туркмен, которого до полусмерти избивали каждую ночь, и мы его с трудом отпаивали водой, чтобы он пришел в себя. Со мной сидел подполковник туркменской армии, которого тоже взяли по делу о «покушении»: кто-то из его подчиненных ушел из части, чтобы участвовать в этой демонстрации. И подполковнику дали за это пожизненное. Я не знаю, что с ним дальше было, его увезли сразу после приговора. Вместо подполковника в камеру посадили иранца, у него на щеке был отек размером с дыню – результат постоянных избиений. Его пять дней держали в железном гробу, вертикально, подвешенным за руки. Он рассказал, за что сел: пытался торговать с Туркменией, продавал мрамор. Ну, мрамор они взяли, деньги не заплатили, иранец приехал разбираться…
За пять месяцев тюрьмы консул была у меня трижды. Приносила лекарства от диабета, передавала продукты и книги на английском, поэтому их, слава богу, не отбирали.
Помиловал меня лично Ниязов. У посла США Лоры Кеннеди заканчивалась каденция, и она пришла прощаться с президентом Ниязовым, как это положено по протоколу. Туркменбаши решил сделать вид, что он джентльмен, и спросил Лору: «Вы так много сделали для наших стран, что я могу вам подарить на память?» А она возьми и скажи: «Подарите мне Комаровского. Отпустите его». И он пожал плечами, но отпустил. Так что я подарок.
Меня привезли в прокуратуру, я включил компьютер, за которым работал, – и тут заходит мой прокурор по имени «путь президента» и говорит: «Поехали к генеральному прокурору». Я не удивился, меня часто возили по разным начальникам, все же многим охота посмотреть на американца в туркменской тюрьме. Меня привезли к генпрокурорше Атаджановой. Она меня встретила, подвела к своему столу и сказала: «Сейчас с вами будет говорить президент Туркменбаши». И встала по стойке смирно. Раздается звонок. Она поднимает трубку, что-то говорит в нее по-туркменски и протягивает мне трубку. «Как мне обращаться к президенту? По имени-отчеству?» – спросил я. «Говорите просто “господин Президент”». «Здрасьте, господин президент». – «Здравствуйте, господин Комаровский. Я хочу сообщить вам важную новость: мы приняли решение вас помиловать». За что помиловать? А же ничего не делал… Но я ничего не стал говорить, просто поблагодарил, и тут он произносит сакраментальную фразу: «Мы вас выпустим на свободу, вы вернетесь в Америку, и я бы хотел, чтобы вы рассказали всем правду о Туркмении». И тут я, чувствуя себя Павлом Кадочниковым из фильма «Подвиг разведчика», отвечаю: «Можете не сомневаться, господин президент, я расскажу правду о Туркмении». И я, действительно, с тех пор довольно долго, почти не останавливаясь, рассказывал правду о Туркмении, пока мне не позвонил уже в Бостон какой-то прокурор из Ашхабада и не сказал: «Если ты не прекратишь, мы будем убивать твоих друзей в тюрьме одного за другим». Я ни секунды не усомнился, что они так и сделают, и прекратил.
В ту же ночь я улетел домой. Оказалось, что наш самолет сделает остановку в Баку. Там пассажиров попросили выйти из салона. И когда я вошел в аэропорт Баку, кто-то сзади положил мне руку на плечо. Все, думаю, мне конец, сейчас меня отправят обратно в Туркмению. Я обернулся, ни жив, ни мертв. А сзади стоит огромный мужик, как оказалось – бывший морской офицер, сотрудник американского посольства, – и говорит: «Не беспокойтесь, меня послали вас проводить. Когда вы сядете в самолет до Франкфурта, я вернусь на работу». Это Америка, да.
Конечно, я слежу за всем, что происходит в Туркмении. И я очень надеюсь, что мои товарищи Гуванч Джумаев и Борис Шихмурадов живы, хотя мы о них ничего не слышали все 15 лет.
Татьяна Шихмурадова, жена Бориса Шихмурадова:
Мы жили в Абу-Даби, куда переехали почти сразу после того, как Борис уехал в Пекин возглавлять туркменское посольство в марте 2001 года. Он полагал, что против его семьи могут быть приняты какие-то меры, чтобы держать его на коротком поводке, и просил нас быстро уехать из страны. Наш старший сын тогда работал в Эмиратах – и мы поехали к нему. В ноябре 2001 года Борис сделал заявление о переходе в оппозицию. На сайте «Гундогар» была опубликована программа Народного демократического движения Туркменистана, которой они хотели следовать после того, как Ниязов уйдет с поста президента. Если я не ошибаюсь, там предусматривался переходный период, временное правление, полтора года на подготовку новых выборов…
Буквально на следующий день после того, как он заявил, что уходит в оппозицию, в Туркменистане объявили, что на него еще весной, оказывается, было заведено уголовное дело, и обвинили в краже пяти истребителей. То есть у вас в Китае верительные грамоты вручал человек, которого вы подозреваете в краже истребителей?.. А когда я читала в СМИ перечень статей, по которым Бориса приговорили уже после «покушения», – так там эти истребители вообще не упоминались. Захотели – обвинили. Захотели – сняли обвинения, заменили другими. Все легко.
Последний раз мы виделись летом 2002 года, когда всей семьей, вместе с внучкой, приезжали к нему в Турцию и провели там больше месяца. Он ничего конкретно со мной не обсуждал. Я знала, что он собирается вернуться в Туркменистан: муж говорил, что невозможно организовать никакие массовые акции, находясь за рубежом. Но мы понимали, что возвращение может быть только нелегальным, иначе его возьмут уже на паспортном контроле. Помню, как однажды он проговаривал возможность проезда вместе с колонной иранских грузовиков. Потом я услышала официальную версию, что вроде бы он пришел в Туркмению через Узбекистан. Но я не знаю, можно ли этому верить.
Я знала, что они хотели сместить Ниязова. Но ни о каком покушении и тем более об убийстве речи никогда не шло, Борис с товарищами рассчитывали, что Ниязов добровольно сложит полномочия. И он не говорил, что нам делать, если вдруг что-то пойдет не так. Он понимал, что есть семья, дети, но ему не приходило в голову дать мне какие-то указания. Значит, он не предполагал, что все может завершиться именно так.
25 ноября я узнала о том, что произошло, из интернета. Рано утром. Мы с Борисом понимали, что все разговоры могут прослушиваться, и никогда не произносили никаких слов, которыми можно было назвать задуманное: «демонстрация», «переворот», «смена власти», еще как-то… Мы эти слова не употребляли. Мы говорили – «свадьба». И когда я услышала о том, что случилось, я сразу же позвонила Борису, и он сказал: «Это была свадьба, но не наша». И я это навсегда запомнила. Он сразу дал понять, что это был не их сценарий. Очень скоро связь с ним прервалась. И в следующий раз я увидела его уже в новостях по телевизору, на записи выступления во время заседания Меджлиса. Я была в таком состоянии, что мне трудно было что-то анализировать…
Ведь Ниязов тогда благополучно доехал до президентского дворца, он и сам сказал, что ничего не заметил даже. Какое же это покушение? Зато потом, сразу как приехал, созвал заседание кабинета министров, якобы для обсуждения каких-то хозяйственных вопросов, и в заключение объявил, что на него было покушение, и назвал четыре фамилии: Ханамов, Оразов, Ыклымов. Шихмурадов. Эта версия была заранее подготовлена. Как можно приехать, ничего не заметив, и тут же заявлять о покушении? А обвинения, которые были предъявлены Борису? Не просто в покушении, но и в умышленном убийстве? Кого убили-то?
Но у меня ведь нет на руках даже приговора. Все, что я знаю, – я знаю из СМИ. Я пыталась достать хоть какие-то бумаги. Куда только не писала. И знаете, что поразительно: у туркменских и российских властей реакция на мои жалобы была совершенно идентичная. Туркмены мне не отвечали вообще. Российское посольство в Туркмении – тоже. МИД России три года не отвечал на мои жалобы, пока мне не пришло в голову писать в администрацию президента, и они уже пересылали мои письма в МИД. Но тогда мне, наконец, ответили, сославшись на российское посольство в Ашхабаде, что у них нет сведений о принадлежности Шихмурадова к российскому гражданству. Хотя в Ашхабаде каждая собака знала, что он – российский гражданин. Я помню, как была на приеме по поводу одного из первых визитов Путина в Туркмению, и там все шутили, что туркменский министр иностранных дел – российский гражданин. А потом вдруг – «нет сведений». Мое общение с нашим МИДом – это крики в бездонный колодец. Никакого отклика. Я подала на МИД в суд за бездействие, процесс идет уже больше трех лет. Но наши суды считают, что МИД не бездействовал, раз несколько раз за эти пятнадцать лет написал туркменской стороне вопрос.
Это все очень тяжело. У меня есть решение Комитета ООН по делу Бориса Шихмурадова, но Ашхабад никому не отвечает. И до тех пор, пока не появится кто-то: организация или глава какого-нибудь государства – кто всерьез этим займется, ничего не получится. Есть решения международных организаций по делу Бориса Шихмурадова – но нет инструмента наказания Туркменистана, который откровенно плюет на все эти документы.
Мы не видели и не слышали Бориса уже 15 лет.
Подготовили Анна Козырева, Мария Яновская
Международное информационное агентство «Фергана»
Распечатать | Сохранить в PDF | Отправить другу
